Политический образ В.М. Пуришкевича

В.М. Пуришкевич: психолого-политический портрет (Политический образ Владимира Пуришкевича и его составляющие)

Автор: Виктория Клепикова 

Статья с сокращениями опубликована: Клепикова В.В. Политический образ Владимира Пуришкевича и его составляющие // Что изучает и чему учит история: актуальные проблемы политической и социальной истории России:Ключевские чтения - 2009 / Материалы Межвузовской научной конференции. - М.: Спутник+, 2009. - с. 274 - 278.

Владимир Митрофанович Пуришкевич родился в 1870 г. в семье бессарабского помещика. Он имел глубокие молдавские корни и довольно короткую историю собственного дворянства: его заслужил для потомков дед Пуришкевича - протоирей кафедрального собора в Кишинёве. Отец Владимира Митрофановича, – Митрофан Васильевич Пуришкевич – как и сын, являлся по убеждениям консерватором и посвятил свою жизнь земской работе – более сорока лет он состоял гласным бессарабского губернского и аккерманского уездного земств. Он был автором многотомного труда, в котором доказывал права бессарабского земства на пользование доходами с монастырских имений  находящихся в Бессарабии, но причисленных к святым местам на Востоке. Портрет его был помещен в залах собраний бессарабских земств (к слову, портрет сына, Владимира Митрофановича, тоже там красовался). Сын гордился отцом. В «Прямом пути» - журнале, издаваемом союзом Михаила Архангела, руководителем которого Пуришкевич являлся, - помещали портреты видных и уважаемых правых деятелей, и в одном из номеров был помещен портрет Митрофана Васильевича[1]. Кроме того, об отце Пуришкевича иногда рассказывали правые газеты, в частности «Земщина».

Владимир Митрофанович окончил гимназию с золотой медалью, после чего поступил в Новороссийский университет на историко-филологический факультет. Он знал немецкий, французский и латинский языки. Закончив учёбу, Пуришкевич вернулся на родину, в Бессарабию, и там работал в канцелярии уездного предводителя дворянства. Затем его избрали почётным мировым судьёй и попечителем гимназии, а в 1897-1900 годах он занял пост председателя уездной земской управы. В это время разразился голод, и Пуришкевич принимал активное участие в борьбе с ним. Он получил награду за свою работу, его заметили и пригласили в Петербург, где Пуришкевич получил должность в хозяйственном департаменте Министерства внутренних дел и в главном управлении по делам печати. В 1904 г. он стал чиновником особых поручений при Плеве. Считается, что работа в правительственных учреждениях обусловила впоследствии полное доверие к нему со стороны департамента полиции. После революции 1905 года, «Манифеста 17 октября» и соответствующего закона о создании Государственной Думы и разрешении многопартийности, биография  Пуришкевича представляет собой череду событий из его партийной и думской деятельности. В 1905 г. был образован Союз русского народа (СРН), где  Пуришкевич был постоянным членом Главного Совета и возглавлял издательскую работу. Однако в 1906 г. Пуришкевич покинул СРН и образовал свою собственную организацию - Русский народный союз им. Михаила архангела (РНСМА). С 1907 г., а именно со времени второй Государственной думы, началась его депутатская деятельность. Она стала его главным делом и обеспечила ему всероссийскую известность. Впрочем, Владимир Митрофанович во все время своего депутатства принимал активное участие в общественной жизни в целом: он писал, издавал, выступал с лекциями, боролся с нарушениями нравственности в театре, организовывал самые разнообразные союзы и общества, участвовал в дворянских и монархических съездах. В годы Первой мировой войны он отошел от активной думской работы и уехал на фронт вместе с женой и сыновьями, где возглавил санитарный поезд. После Февральской революции он не бросил поезд, но и не отошел от политической жизни в отличие от очень многих монархистов в тот опасный для них период. Пуришкевич принимал участие в частных совещаниях Государственной думы. После Октябрьского переворота он был арестован большевиками, но вскоре его по амнистии отпустили, и он уехал на Юг, где присоединился к белому движению. Умер он от сыпного тифа в 1920 г.      

Владимир Митрофанович Пуришкевич интересен не только с точки зрения изучения правого движения, но и как политик, обладавший своей неповторимой индивидуальностью. Имидж Пуришкевича – отдельная тема, где основной проблемой является необходимость отделить главные его черты от второстепенных, а также необходимость показать Пуришкевича в совокупности его черт, а не только одной стороной - хулигана и провокатора - твердо закрепленной в сложившемся стереотипе, который начали активно создавать и пропагандировать политические враги консерваторов ещё в начале XX в.

Однако стереотипы, а также круги поклонников и злопыхателей, не складываются вокруг обычных людей, все эти вещи – удел людей известных, и именно таким Пуришкевич и был. Более того, Пуришкевич, депутат непопулярного политического движения, малочисленного по сравнению с октябристами и кадетами,  приобрел всероссийскую известность и был самым популярным депутатом правого направления. Слава пришла к нему не только из-за его способностей и талантов, но и благодаря кипучей деятельности: он сочетал работу в Думе с активной общественной деятельностью, созданием многочисленных объединений и обществ, выступлениями с публичными лекциями, написанием статей, брошюр, пьес и стихотворений, изданием книг и их редактурой. Его имя не сходило со страниц газет всех направлений. Правые пели ему дифирамбы, типичный отзыв на лекции Пуришкевича в газетах выглядел таким образом: «Две лекции … были сплошным его триумфом, воочию показавшим не только то, как популярны правые и их идеи в провинции, но, главным образом то, насколько велики симпатии всех слоев общества лично к Владимиру Митрофановичу и как он уважаем и любим. Послушать популярнейшего из наших правых депутатов собралось такое множество народа, что большой зал с трудом вместил всех желающих (Екатеринослав, 4 и 5 апреля 1912 г.)»[2]. Левая пресса всегда писала противоположное – успех лекции не имели, люди на них скучали, жидкие аплодисменты были ему наградой в конце… Тут, впрочем, важен не заряд отзыва – положительный или отрицательный – а само его наличие.

На имя Пуришкевича во множестве приходили письма от простых людей. Часть их неизменно имела благодарственный смысл, содержала просьбы или предложения, другая часть – ругательный, полный оскорблений и угроз. Вот пример первого: «Пишу Вам, чтобы выразить мое уважение, мою искреннюю благодарность за Вашу деятельность в Государственной Думе. Только сильный, мужественный человек может так смело выступать против невозможных выходок нашей Думы. Честь Вам и хвала!»[3]. В этой части писем Пуришкевича называли «неутомимым ратоборцем земли русской», «борцом за правду», «единственным голосом, смело и правдиво раздающимся с думской трибуны», «глубокоуважаемым патриотом», «мужественным защитником в Государственной Думе русских интересов» и т.д. В письмах от оппонентов, в основном анонимных, ему давали совсем другие «имена»: «всероссийский хулиган и мерзавец», «истинно русский хулиган», «вонючий бессарабский поросенок»… Типичный пример этого рода писем такой: «Пуришкевич, какая Вы свинья, нахальная и злая. Как только я Вас встречу, я плюну Вам в физиономию, где бы это ни было. Фамилии своей не подписываю: Вы её узнаете, когда мой плевок украсит Ваше лицо нахальное»[4].

Имя Пуришкевича было настолько на слуху, что превратилось в нарицательное. Так, В.И. Ленин на протяжении длинного ряда томов своих сочинений пишет о неких «пуришкевичах», имея под ними в виду весь консервативный лагерь в целом. Точно также о «пуришкевичах» писала и оппозиционная пресса.     

Ему посвящали сатирические пьесы («Рыжий»), короткие рассказы («Как Пуришкевич поступил в клоуны»[5]),

Пуришкевича имел репутацию талантливого оратора. «Настроение в Думе было вялое, даже Пуришкевич и тот произнес тусклую речь»[6], - написал мимоходом Родзянко в своих мемуарах, а уж он, как многолетний председатель думы, несомненно, знал в этом толк. В самом деле, речи Владимира Митрофановича и в письменном виде читать довольно легко и можно только представить, насколько ярко они звучали в его исполнении, если знать, что он обладал сильной эмоциональностью. В своих выступлениях он прибегал к нескольким излюбленным риторическим приемам. Одним из самых частых являлось цитирование: он ссылался в речах на произведения классической литературы, мировой и русской, древней и современной, а также на литературу народную, басни и былины. Так, критикуя работу думской комиссии, он однажды прибегнул и, следуют подчеркнуть, что такой заход был для него привычным делом, к следующему пассажу: «…И мне кажется, господа, что больше, чем к чему бы то ни было могут быть применены к работам этой комиссии, те стихи, которые могут считаться, в сущности говоря, бессмертными – стихи Пушкина из «Моцарта и Сальери». Я приведу это стихотворение…»[7]. Стихотворения, к слову, время от времени он читал свои собственные, некоторые из которых являлись эпиграммами. Часто Пуришкевич использовал в речах латынь. Вообще, ею пользовался не только он, но лишь Владимир Митрофанович употреблял её с определенной целью: подчеркнуть свою, а значит и правых, образованность на фоне политических противников - левых, а также как украшение речи, превращая использование латыни в форму остроумия. «… Я не ошибусь, сказав: «mutate nomine de te, carisseme, et de tuis fibula narrator et inde ira.  (голоса: переведите!) Я предпочитаю не переводить в ту минуту, когда надо мною висит 38 ст. и принимаю за правило говорить тогда по латыни (смех)», - сказал он в заседании от 18 ноября 1909 г.   

Остроумие – это ещё одна черта Пуришкевича и, одновременно, риторический прием. Часто оно граничило с хамством или им, по сути, и являлось. Вместо ответа депутату Родичеву как-то он произнес стихотворение Пушкина, заканчивающееся словами «ты злой насмешник плюс дурак!»[8]. В другом заседании Милюков обвинил в речи Пуришкевича в организации боевых академических союзов (что неправда) на «темные деньги» правительства (говорил на эту тему, склоняя фамилию Пуришкевича на разные лады, Милюков, по свидетельству «Земщины» около часа). Фамилий «жертв Пуришкевича» Милюков полностью не называл, а ограничился произнесением скороговоркой только инициалов этих студентов. Пуришкевич в своем ответе, на который ему было дано всего пять минут,  произнес следующее: «Но я скажу, гг. – опять-таки не касаясь фамилий и боясь называть здесь имена, - я скажу только, что студенчество, которое давало ему (Милюкову – В.К.) сведения (для речи – В.К.), может быть разделено на две группы, и я назову первые буквы фамилий тех студентов, которые давали ему сведения. Первая группа студентов, насколько мне удалось выяснить, гг. студенты Д.У.Р.А. и К. Это первая группа студентов, дававших сведения П.Н.Милюкову; вторая группа студентов – студенты П.О.Д.Л.Е.Ц. и к этой группе, очевидно, принадлежит и П.Н. Милюков»[9]. Кадет Аджемов в одном из заседаний перебил Пуришкевича репликой «А ты умнее?» и тут же за это поплатился, ибо Пуришкевич ответил «тебя, дурак, всегда», чем по обыкновению вызвал смех и рукоплескания (с правой стороны)[10].

Обидчики помнили выпады Пуришкевича долго. Милюков в мемуарах, описывая, как правые травили кадетов в Думе и пытались их дискредитировать, вспоминает, как Пуришкевич начал одну из речей цитатой из Крылова и даже приводит цитату: «Павлушка – медный лоб, приличное названье, Имел ко лжи большое дарованье»[11]. Но он же в другом месте мемуаров пользуется «остроумным выражением Пуришкевича» (формулировка Милюкова) о том, что Дума «гнила на корню»[12].  Родзянко в мемуарах не может удержаться о того, чтобы не пересказать, как в своей «яркой речи» (формулировка Родзянко) февраля 1916 г. Пуришкевич сравнивал Штюрмера с Чичиковым. Закрепление же в качестве крылатой «чехарды министров» Пуришкевича говорит само за себя. 

Уже из приведенных фрагментов становится ясным, почему за  Пуришкевичем твердо закрепилось звание скандалиста. Этот ярлык наклеен на него по праву – чего стоит эпизод, когда Пуришкевич во время думского выступления запустил в Милюкова стаканом с кафедры и тот разбился у его ног или 1 мая 1909 г., когда Пуришкевич пришел в Думу с гвоздикой, вдетой в застежку брюк, дабы уязвить левых, у которых гвоздики красовались в петлице пиджаков… Тем не менее, сводить роль Пуришкевича в правом движении исключительно к роли шута и скандалиста было бы глубочайшей ошибкой. Скандалист – одна из характеристик его натуры, но далеко не за бурный темперамент и несдержанность он по праву являлся одним из лидеров правых. Кроме того, нужно помнить, что скандалистов в дореволюционном русском парламенте было довольно много и тот факт, что в итоге память осталась лишь о Пуришкевиче, говорит о некоторых перекосах в оценках. Интересен в этой связи и тот факт, что большинство отрицательных характеристик Пуришкевича, закрепленных за ним в советской историографии, впервые были высказаны при его жизни  политическими противниками. Однако ярлыки, щедро выдававшиеся Пуришкевичу, противники правых наклеивали всегда на него как на часть целого, а именно – монархического движения. Иными словами, называя Пуришкевича скандалистом, скандалистами считались и все остальные члены фракции правых. В скандалах видели не только и не столько составную часть имиджа конкретно Пуришкевича, но проявление намеренной тактики правых, которую осуществлял Владимир Митрофанович и остальные первые лица правых как лидеры монархических союзов.          

 В одном из номеров кадетской «Речи» времен второй думы встречаем статью, начинающуюся словами: «Пуришкевич появился в Думе. Читатель, естественно, ожидает, что вслед за этим сообщением последует описание скандала…»[13]. На страницах «Речи» его называли «дегенератом», «бессарабским шутом», «фанатиком», «бесноватым»… Но, говоря о скандалах Пуришкевича, «Речь» всегда вплетала их в скандалы «пуришкевичей», «грубых пошляков», «правых революционеров», то есть в скандалы правой части Государственной думы в целом. Скандалам «господ сторонников государственного переворота справа» кадеты противопоставляли скандалы крайне левых. И тех и других они рисовали в тонах довольно компрометирующих, и тем и другим вменяли в вину желание распустить Думу. «Думские скандалы - <…> это скандалы холодные, трезвые, обдуманные и взвешенные. <… > Это скандалы тактические. „Их лозунг – роспуск Думы, и скандал – был их пароль.” Пусть кто хочет верит в темперамент Пуришкевичей и Келеповских. Пусть кто хочет считает Пуришкевичей и Келеповских фанатиками черносотенной идеи, дегенератами, совершенно потерявшими власть над своими нервами. Я верю тому, что я вижу, а вижу я холодный расчет…»[14], - писал автор «Речи». Стоит заметить, что в подобных статьях было немало холодного расчета уже со стороны кадетской партии… Во всяком случае, явно не без злорадства другой автор «Речи» писал, что «престижу дворянства эти скандалы наносят страшный, непоправимый удар. „Разгон Думы”, вызванный скандалами правых депутатов-дворян – да это такой агитационный козырь, лучше которого не может пожелать ни один революционер»[15]. Иными словами, «Речь» превращала 17 человек крайне правых из …. в виновников разгона Думы, которого ко времени написания статьи ещё не произошло. Если учесть, что на тот момент русская революция ещё не была до конца потушена, а кадеты ещё не определились окончательно о степени своей близости с левыми, то радость от «агитационного козыря» становится ясной точно так же, как и соблазн ореолом скандалов скомпрометировать дворянство и правых депутатов.

Упрек в скандальности, повторим ещё раз, был общим для всего правого лагеря. Так было и во времена второй думы, и третьей, и четвертой. П.Н. Милюков, говоря в мемуарах о правых в третьей Думе, записал фразу:  «платные депутаты на ролях скандалистов, Пуришкевич, П.Н. Крупенский, Марков 2-й»[16]. Правые от упрека  яростно отбивались и боролись с политическими противниками их же оружием: разбирали в своей периодике уже их, оппозиции, скандалы, указывали на вопиющую бестактность, невоспитанность и даже противозаконность высказываний участников и обвиняли председателей Думы в том, что они никак не наказывают оппозиционных депутатов, тогда как к правым придираются всегда.

Для наглядности рассмотрим один из рядовых думских скандалов и его объяснение правой стороной. Скандал этот не связан с обструкцией оратора с левой либо правой стороны, не связан с рукоприкладством, длительным выяснением отношений и с отказом депутата подчинится воли председателя покинуть зал. Скандал крайне обычный, и случился он 15 февраля 1913 г. С трибуны Думы выступал эсдек Шагов. На его реплику «я квартирую у товарища Петровского», Пуришкевича воскликнул с места: «Видать по морде». На это замечание отреагировал Чхеидзе, который крикнул Пуришкевичу: «Шпик, охранник, наемник!». Вслед за этим в зале начался общий шум, члены думы столпились возле кафедры. После ряда звонков председателя, наконец, понемногу водворилась тишина, и председательствующий кн. Волконский предложил исключить на одно заседание и Пуришкевича, и Чхеидзе. Обоим было предоставлено слово для объяснений. Чхеидзе в своем слове после ряда колкостей и заверения, что Пуришкевич заслужил данную ему характеристику, все-таки извинился и был оставлен в зале заседаний. Пуришкевич же заявил, что в отношении правых членов Думы идет систематическая травля в те моменты, когда они позволяют себе сколько-нибудь неудобное выражение. Он допустил, что заслужил замечание, но никак не исключение, «да ещё одновременно с Чхеидзе!». Своим объяснением он вызвал рукоплескания справа и общий смех, но из заседания Думы его исключили.  

Теперь объяснение происшедшего в правой «Земщине». 17 февраля в ней появилась статья, в которой было написано, что «кадетам, оказывается, все можно». «Земщина» обращала внимание читателей на то, что часто кадеты в Думе говорят совершенно не по вопросу, речи их представляют собой  «сплошь и рядом сплошное издевательство над законом, но никаких председательских останавливаний не слышно».  Автор статьи с возмущением отмечал факт того, что кадета Щепкина, назвавшего с думской трибуны некоторых депутатов «хулиганами», не лишили слова, не исключили, а только сделали замечание, и то только после «взрыва негодования» справа. Когда же вслед за ним выступал Г.Г. Замысловский, правый депутат, и ему мешали выкриками слева «ложь», «врете», «провокация», председатель не предпринял никаких действий. Пуришкевич же всего лишь сказал вместо слова «лицо» «морда» и тут же был исключен. В заключении статьи  виновником скандалов «Земщина» прямо  называла думского председателя и его товарищей, пристрастных к правым[17].

Вообще, подчеркивание своей однородности в высказываниях с остальными депутатами Думы – являлось вечным лейтмотивом правой печати в скандальных историях.  «Марков 2-й за слова «Поздравляю вас с председательствующим!» был удален на 15 заседаний, а Милюков за множество площадных ругательств, за возгласы «безобразный председатель!» и т.п. не был вовсе исключен»[18] - писала «Земщина в марте 1910 г. Но кроме председателя и общей предвзятости к представителям консервативной идеологии, правые в качестве причины скандалов называли  и тактические: оппозиционеры, устроив скандал, получали возможность на страницах  печати писать о нем, а не о сути думских выступлений правых.

Показательна в смысле отрицания правыми репутации собственной скандальности как политической тактики и серия статей более раннего времени. В 1909 г. на страницах журнала Пуришкевича «Прямой путь» (партийная газета СМА) цитировались высказывание кадетской «Речи», с которой, утверждал «Прямой путь» солидарны и «Голос Москвы», и «Новое время», а именно: «Революционеры справа пришли в Думу, чтобы взорвать её изнутри и, дав торжество  реакции, вернуть страну к отжившему бюрократическому строю. Они мешают плодотворной работе Думы, они, путем интриг, стремятся низвергнуть кабинет Столыпина»[19]. Эту мысль - правые препятствуют плодотворной работе думы и стремятся взорвать её изнутри – «Прямой путь» назвал инсинуацией «всего любопытней». Ибо, все наиболее важные законопроекты, прошедшие через Думу на тот момент времени, прошли именно благодаря стараниям правых и их голосами, что убедительно  доказывало, «кто желает в Думе деловой работы и кто – политиканства»[20]. Из этого делался вывод, что плодотворную работу Думы правые как раз обеспечивают, а компрометируют её, а заодно и саму священную и для консерваторов идею народного представительства, либералы.

Пуришкевич также не соглашался на звание скандалиста. Он, как и все прочие многочисленные «хулиганы», отлично понимал недопустимость некоторых выражений в зале заседаний думы, однако шел на нарушение думских правил ввиду «невозможности молчать». Все выкрики, эпиграммы свои и чужие и т.п.  были для него чем-то из разряда доказательства собственной смелости в борьбе с политическими противниками. Думские скандалы редко разыгрывались на пустом месте, даже когда казалось, что нет и намека для повода. Тем не менее, для консерватора, либерала или революционера начала XX в. достаточно было употребить одно неверное слово в речи, чтобы политический противник увидел в этом нарушение закона, призыв к беспорядку или, напротив, реставрации, т.е. того, чего нельзя оставить без ответа. Для правых такими «красными тряпками» являлись попытки либералов назвать с трибуны Думы «Основные законы» конституцией, а обновленный строй конституционным или парламентским (это принципиальный спор правых с либералами); обвинения правых в погромах и политических убийствах (как тут не возмутиться?); желание некоторых думцев обсуждать армию и внешнюю политику (правые настаивали, что это противозаконно); оскорбления правительства (правые и сами иногда бывали крайне жестки в оценках власти, но ввиду разности целей критики своей и критики оппозиции не прощали её политическим противникам).  Заявить в таких случаях слово протеста для правого почиталось за смелость и за отсутствие иного выхода, если он истинный монархист. А Пуришкевич был «истинным монархистом», и если либералы называли его скандалистом, хулиганом, шутом и клоуном, то в своей среде его почитали за «смелого борца с крамолой».  «Прошу, будьте разборчивы в своих выражениях», - попросил его как-то председатель Думы. «Это смотря по тому, к кому обращаюсь», - ответил ему Пуришкевич[21]. В более спокойных и взвешенных выражениях резкие выпады правых депутатов в Думе он объяснял так: «…Сплошь и рядом раздаются с этой трибуны такие слова против Церкви православной, раздаются такие выражения против национальности русской и против русского духа, что терпеть русскому сердцу и русскому духу не в силах»[22].  

             Иными словами, то, что вокруг называли хулиганством, сам Пуришкевич расценивал как единственно возможный способ действий во имя утверждения своих идеалов и не считал нужным себя сдерживать. Так, он много и с удовольствием участвовал в судебных заседаниях и в качестве осужденного, и в качестве жалобщика. Ему не казалось странным выяснять отношения с политическими противниками или даже союзниками на страницах печати или размещать на страницах своего журнала провокационное открытое письмо министру иностранных дел С.Д. Сазонову  с жалобой на давнего врага и кончать его словами: «Жду либо опровержения, либо привлечения меня к ответственности за клевету, либо должных последствий для г. Крупенского»[23].

  Пуришкевич вообще был часто дерзок. В «Прямом пути» существовала постоянная рубрика – телеграммы, так вот среди напечатанных и преданных таким образом гласности телеграмм Пуришкевича часто встречались такого рода: «Счастлив возможностью поздравить русское население Привислинского края с Вашей отставкой. Ячевский – имя нарицательное, синоним угнетателю русского имени. День Вашей отставки праздник Союза Михаила Архангела. Пуришкевич»[24] (в Варшаву Янчевскому). Ещё пример:  «Не ищите виновников только среди стрелочников, а станьте перед зеркалом и тотчас же найдете одного из виновников наших жел. дор. катастроф»[25] (инженеру Викторову).

В 1910 г. разразился скандал в связи с оскорблением Пуришкевичем Философовой. Суд приговорил его к недельному домашнему аресту. Пуришкевич нимало не смущался происшедшим, а, напротив, по своему обыкновению, использовал этот эпизод для выражения своей политической позиции. В правой печати появился текст его телеграммы графу Бобринскому: «Отсиживаю домашний арест по делу с Философовой без выдачи меня Думой и создаю этим необходимый прецедент для извлечения в будущем по суду из недр её преступных героев левого блока, как ослов, так и погонщиков из породы недоношенных министров, полагающих, что Дума – персидский бест и надежная стена, ограждающая их дутую неприкосновенность»[26]. На имя председателя Пуришкевич передал следующее заявление, напечатанное в «Прямом пути»: «Беру семидневный отпуск с 10-го по 18 марта для отсидки ареста по делу с Философовой на зло кадетам»[27]. Наконец, Пуришкевич, вдохновленный арестом и сознанием той миссии, которую он выполняет (создает известный прецедент, дающий возможность в некоторых случаях не признавать права депутатской неприкосновенности, т.е. дающий возможность в будущем «посадить» левых), написал стихотворение главе комиссии, в которую кадеты подали из-за ареста Пуришкевича протест:

При полном я здоровии,

Увы! На заседании

Не буду: сквернословие

Постигло наказание:

Без думского согласия,

Но по суду решению

Сижу сейчас в запасе я,

Подвергшись заточению[28].

Имидж скандалиста, таким образом, был заслужен Пуришкевичем и темпераментом, и вполне продуманными поступками. Но, тем не менее, во многом он был, пользуясь современным словом, «раскручен» оппозицией, политическими врагами Пуришкевича, хотя и не беспочвенно. Получилось, что, во-первых, Пуришкевич оказался будто бы единственным парламентским «шутом», хотя это не так, а во-вторых, имидж скандалиста затмевает собой его иную роль в правом движении, которая и более серьезная, и важная, и значительная. В одной из статей в «Прямом пути» он писал о клевете, приписываемой ему прессой в целях  всеми силами высмеять его в глазах широкой массы. Он писал, что если бы он реагировал на все выпады против него, то ему пришлось бы забросить всякую работу и вместо неё нескончаемо ходить по судам, а поэтому он не реагирует «на все те инсинуации, ложь и клеветы, которые, распускаемые презираемою мной частью столичной прессы, перепечатываются на все лады таковою же частью провинциальной и создают в широких массах суждение обо мне, якобы подрывающее мой авторитет и вызывающее недоверие к моей работе, а также порождают боязнь примкнуть к созданным мною организациям»[29]. Двоякость имиджа Пуришкевича во всей силе проявилась в конце 1916 г., когда он пошел на разрыв с частью правых. Именно в том момент бывшие его соратники вдруг обрушились на него как на скандалиста и хулигана, а некоторые из бывших врагов поменяли фразеологию и заговорили о нем как о талантливом и темпераментном ораторе.

 Но главное, что сделало его столь значимой фигурой среди правых, это его выдающийся дар организатора и популяризатора правой мысли, усиливающиеся к тому же неисчерпаемой энергией. Он никогда не был идеологом правой мысли, все его высказывания всегда основаны на чужих трудах, но доносить правые идеи получалось у него, человека яркого и талантливого, лучше, чем у многих. Доносил он их всеми возможными способами: лекциями, книгами, брошюрами, скандалами, судебными разбирательствами. И то, что слова Пуришкевича имели влияние на людей и находили в них душевный отклик, сомнений не вызывает. Он умел затрагивать чувства людей, так, Борис Пастернак в дни начала Первой мировой войны писал отцу: «А когда я прочел воззвание Пуришкевича к забвению всякой племенной розни – не выдержал и разрыдался, до того все нервы перетянуты были»[30].

Выдающиеся организаторские способности Пуришкевича иллюстрирует хотя бы список созданных им союзов (без упоминания издательской работы и лекторской):  СМА, Первый российский экономический рабочий союз, образовательные курсы при Первом российском экономическом рабочем союзе для его членов, чтения лекций при Русском собрании,  «Всероссийское Филаретовское общество народного образования», студенческий академический союзы и их съезды,  «Общество русской государственной карты». Мысль «организовать что-нибудь где это только возможно» преследовала его неотступно и выливалась в действие в самых разнообразных ситуациях. Например, в ответ на предложение октябристов штрафовать депутатов, нарушивших думский устав, Пуришкевич тут же внес предложение в правую фракцию об организации фонда правой фракции для тех членов Государственной думы, которых будут штрафовать, и тут же озвучил это в думской трибуны.

В завершении остается только перечислить основные качества Пуришкевича, благодаря которым он был одновременно скандально известным и широко популярным, многими любим и многими ненавидим, уважаем и презираем: остроумие, смелость, дерзость, выдающиеся ораторские способности, дар организатора и популяризатора, кипучая энергия, бурный темперамент и образованность. Пуришкевич стремился всегда соответствовать собственному правилу, повторяемому многократно по отношению к совершенно непохожим людям и ситуациям: «жизнь создается не речами, жизнь создается действием!»[31]. И у него получалось: осуждение террора в Думе закончилось изданием «Книги русской думы», борьба с революцией в школе - созданием академического союза, ненависть к Григорию Распутину – его убийством, а призыв всех встать на защиту родины в канун войны – собственной службой на фронте.

[1] Прямой путь, № 1, 1914 г.